Журналюга - Страница 35

Лозовскому понадобилось проявить немало изворотливости, чтобы уладить конфликт, который грозил разрушить неустойчивое равновесие сил. Перед Региной он извинился от имени Попова, а перед Поповым от имени Регины.

Регина извинения приняла, но пообещала, что если Попов тронет в ее материалах хоть одну запятую, она ему и не то устроит. Попов, который до этого никогда в жизни не слышал о себе такого и столько, идти на примирение категорически отказался. Лозовский не стал настаивать. В этот день Попов получил по ведомости положенные ему двадцать тысяч рублей, а конверта с двумя тысячами долларов из рептильного фонда от Бровермана не получил.

Приказ об увольнении Смирновой так и не появился на доске объявлений.

Между тем мощные финансовые вливания, сделанные московскими властями в «Российский курьер», никаких политических дивидендов не приносили. Мэр Лужков вызвал Попова, хмуро выслушал его оправдания и приказал заменить его человеком, способным быстро выправить положение.

Приказ мэра не был выполнен: Лозовский блокировал увольнение Попова. Сложилась патовая ситуация: и у московских властей с контрольным пакетом акций «Курьера», и у Лозовского с его двадцатью пятью процентами плюс одна акция руки оказались связанными, как у боксеров в клинче.

Неизвестно, чем бы это противостояние кончилось, но тут — гораздо быстрее, чем можно было ожидать, — сбылся политический прогноз Бровермана. Начало антитеррористической операции в Чечне обвально изменило расстановку сил, Примаков неожиданно отказался от борьбы за президентское кресло, московскому мэру пришлось уже думать о том, чтобы сохранить свое положение. «Российский курьер» как один из инструментов предвыборной кампании оказался ненужным. Он был предоставлен самому себе.

Лозовский знал, что и своим противодействием, и особенно своей защитой превратил Попова из недоброжелателя в лютого врага, который при первой же возможности раздавит его, как клопа. Но на это ему было плевать. Главное — «Российский курьер» продолжал выходить в том виде, в каком выходил. И лишь на редакционных летучках Попов давал выход своим чувствам.

VII

Как профессиональные повара чаще всего не едят того, что они приготовили, так и профессиональные журналисты не любят читать собственные издания. Для повара красующееся на крахмальной скатерти блюдо неотделимо от грязи и чада кухни, точно так же для журналиста стоящий в полосе материал несет в себе отголосок редакционных склок, в атмосфере которых он создавался. Если же номер прочитать все-таки нужно, то чтение это отличается от обычного так же, как распитие вина отличается от его дегустации. Дегустатор никогда не проглатывает вино. Он полощет им рот, а затем выплевывает.

Человек со стороны, попавший на редакционную летучку, был бы поражен либо ее унылостью профсоюзного собрания, принимающего повышенные соцобязательства, либо горячностью, как на партсобрании с разбором персонального дела. При этом и уныние, и горячность имели мало общего с содержанием обсуждаемого номера. Номер был всего лишь поводом для выяснения отношений и сведения счетов.

Пока журналисты, толпясь в дверях и гремя стульями, рассаживались за длинным столом для совещаний и вдоль стен, Попов прохаживался позади письменного стола, заложив руки за спину, а Лозовский, наблюдая за ним со своего места в углу кабинета, думал о том, как образ жизни отражается на внешности человека.

Попова он знал около двадцати лет, тот всегда был в начальниках, сидел в отдельном кабинете, ездил на персональной машине и никогда не думал, как дотянуть до получки. Но, как ни странно, это не придало ни вальяжной статности его фигуре, ни даже откормленности его лицу с рыхлым носом и тусклым лбом, на который сваливались тусклые, как бы плохо промытые волосы.

Впрочем, чего тут странного? Если ты всю жизнь гнул спину перед начальством, откуда взяться статности в твоей фигуре? Если ты всю жизнь всматривался в начальственные физиономии, стараясь угадать то, что таится в их мыслях, откуда взяться ясности и прямоте твоего взгляда? А если ты всю жизнь люто завидовал всем, кто добился или может добиться, как казалось тебе, успеха, и тратил всю свою энергию, чтобы самому выглядеть успешным, с какой сырости появится у тебя чувство собственного достоинства?

Не образ жизни накладывает свой отпечаток на внешность человека, а образ мысли.

— Начнем, коллеги, — предложил Попов, занимая место во главе стола для совещаний. — Кто сегодня обозревает номер? Прошу.

Дежурным обозревателем последнего номера «Российского курьера» был редактор отдела спорта Саша Костычев, в прошлом — баскетболист, член сборной Советского Союза, серебряный призер какой-то олимпиады. В отличие от многих бывших спортсменов, он не растолстел, а наоборот — усох, стал словно бы еще выше ростом, своего роста стеснялся и оттого постоянно сутулился. О спорте он знал все, помнил, кто где когда какое место занял и с каким результатом.

Он знал все и о теневой стороне российского спорта. Его материалы, часто очень злые, у руководителей спорткомитетов и федераций вызывали резкое недовольство, в других спортивных изданиях на Костычева постоянно ссылались, с ним спорили, его поносили, что придавало спортивному разделу «Российского курьера» дополнительную притягательность в глазах читателей.

Насколько уверенно чувствовал себя Костычев в мире спорта, настолько же робок и скован он был в жизни. Причина заключалась в том, что он серьезно, запойно пил. Ему не раз грозили увольнением и при прежнем главном редакторе.