Журналюга - Страница 4

— Сценарий Попова нас не вполне удовлетворил, — скорбно, как об утрате близкого человека, сообщила вобла.

— Павка Корчагин, Днепрогэс, Магнитка, молодогвардейцы, целина, БАМ, — отбарабанил Лозовский. — Я ничего не пропустил?

— Может быть, вы сначала дослушаете? — сухо, с нескрываемым раздражением спросила она, как бы напоминая о разделяющей их дистанции.

— Ценю вашу деликатность, — заверил Лозовский. — В наших грубых журналистских кругах в таких случаях говорят: «С тобой хорошо говно есть, ты все время забегаешь вперед».

Он произнес это тем внешне любезным, а на самом деле ироническим, на грани хамства, тоном, на который мгновенно переходил, сталкиваясь с любыми проявлениями неуважения к себе. Нельзя сказать, чтобы он так уж сильно себя уважал, для этого было мало причин. Гораздо больше причин было для недовольства собой, даже для презрения к себе за те вольные и невольные прегрешения перед своей совестью, что копятся в памяти человека, как соли тяжелых металлов в костях, и людям пожившим терзают сердце в бессонницу, а молодым с похмелья.

Но Лозовский считал, что это его личное дело, и то, что он знает о себе, никого не касается, а меньше всего — воблы.

Вполне сознавая свою малозначительность в «Экране» и принимая ее без уязвления, как некую данность, в общении с воблой и вообще со всеми начальственными лицами он держался так, как держится с руководством научно-исследовательского института уборщица, знающая свою незаменимость на своем месте: вас, ученых, как собак нерезаных, а того, кто будет убирать за вами за ваши гроши, поди поищи. В конце концов, это вобла позвонила ему, а не он ей. И он прекрасно знал, что не получит ничего сверх того, что заработает, а получит меньше, как это бывало всегда.

— Могу я продолжить? — спросила она так же сухо, но уже без начальственного раздражения.

— Продолжайте, — разрешил Лозовский. — Я слушаю вас очень внимательно.

Слушать, собственно, было нечего. Сценария нет. Сметы нет. Режиссера нет. Группы нет. А срок запуска фильма в производство был вчера.

— Денег тоже нет? — с привычной безнадежностью предположил Лозовский, приученный, как таракан, довольствоваться крошками от гонорарного пирога.

— Деньги есть. Пятьдесят процентов за сценарий. Попову еще не заплатили, но заплатить придется. И сто процентов за дикторский текст.

— Это вдохновляет, — оживился он. — Название?

— «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет».

— Гениально! Я весь в вашем распоряжении.

— Завтра в десять у главного редактора.

— Буду.

А что еще он мог ей сказать?

За свободу всегда приходится платить несвободой.

Пока он добирался до Останкина на автобусе, метро и троллейбусе, в голове у него сложилась конструкция будущего фильма. Пять небольших новелл.

О людях ярких, интересных всем. Юная балерина из Перми, блистательно начавшая свой первый сезон в Большом театре. Молодой физик из Дубны, получивший Ленинскую премию. Молодой летчик-космонавт. Молодой рабочий, вставший на пути ростовских бандитов и погибший от их пули, — об этом деле тогда много писали. И кто-нибудь еще. Все комсомольцы, ибо кто же у нас не комсомолец? «Ты на подвиг зовешь, комсомольский билет».

Эту идею он и изложил в кабинете главного редактора творческого объединения «Экран».

— А что, мне нравится, я даже не ожидал, — энергично заявил Толкачев, приглашенный на совещание в качестве постановщика будущего шедевра. — Но почему только три части? Пять новелл — это как минимум пять частей! Нужно ли говорить, какая огромная идеологическая нагрузка ложится на наш фильм?

Он говорил еще довольно долго и горячо, хотя все сразу все поняли. Три части — это короткометражка. От трехсот до пятисот рублей за часть сценаристу и столько же постановочных режиссеру. А пять частей — это уже полнометражный фильм, и оплата за каждую часть — от пятисот до тысячи. Было за что бороться.

Но главный редактор был из тех, кого дешевой публицистикой не прошибешь. Если заведующая сценарным отделом была вобла, то главный был сом.

Он флегматично выслушал вдохновенную толкачевскую тираду и сказал:

— Три части — все. Двух лишних частей в плане нет.

— В Центральном комитете комсомола нас не поймут! — сурово предупредил Толкачев.

Лозовский ожидал, что сом шуганет из кабинета этого нахального щуренка, но тот немного подремал и предложил решение, не лишенное бюрократической элегантности:

— Пусть напишут письмо председателю Гостелерадио. Как он решит, так и будет. А еще лучше — пусть финансируют картину. Тогда хоть десять частей.

— Письмо-то напишут, у них не заржавеет, — заметил Лозовский. — А насчет финансировать — сомневаюсь.

— А вы попробуйте, — посоветовал сом.

— И попробуем! — с угрозой пообещал Толкачев. — Сегодня же!

На этом совещание закончилось.

В ЦК комсомола их встретила ответ-организатор отдела культуры, энергичная пожилая девушка Ира, и сразу внесла ясность:

— Письмо напишем. Финансировать не будем. Телевидение существует на деньги налогоплательщиков, а большинство из них — молодежь. Так что нечего.

Второе. Что делать со старым сценарием? Нельзя из него хоть что-то использовать?

— Ни строчки, — отрезал Лозовский.

— Но ведь тебе за половину денег тоже работать не резон, правильно?

— Правильно, — подтвердил он, охотно простив ей за такую постановку вопроса панибратское «ты».

— О чем мы говорим? Давайте говорить о фильме! — нетерпеливо предложил Толкачев. Понятно, что деньги сценариста его мало интересовали, но, по мнению Лозовского, он мог бы не демонстрировать этого так явно.